Когда соборы были белыми. Путешествие в край нерешительных людей - Ле Корбюзье

утверждать, что ньюйоркцы никогда не встречают их на своем каждодневном пути: они их игнорируют. Если бы горожане отдавали себе отчет в их существовании, то страдали бы, а следовательно, благоустроили бы их. Потому что мир нуждается в благоустройстве, чтобы победить человеческую нищету.

В качестве «морального» slum я отметил в Чикаго следующее: люди – рабочие или служащие – ежедневно должны проехать на метро или автобусах, туда и обратно, девяносто километров, чтобы заработать себе на пропитание!

Через иллюминатор самолета особенно заметна нищета городских поселений и, в частности, катастрофическое состояние жизни миллионов американцев, брошенных в ад общественного транспорта. Вы получаете представление о катастрофе, катастрофе горожан – мучительной жизни мужчин, женщин, детей; этих частей города, где загнивают человеческие отбросы – эти несчастные, настолько убитые жизнью, что у них нет ни мысли, ни сил, ни возможности, ни средств объединиться и поднять тревогу. А правительства или отцы города не имеют представления о реальном уровне их нищеты. У них-то есть пульмановские вагоны, которые каждый вечер, после тонизирующего коктейля, поглощают хозяев жизни за золочеными дверьми Центрального вокзала и доставляют к их автомобилям; а затем по прелестным сельским дорогам они подъезжают к уютным и очаровательным living-room своих колониальных домов.

Американец в высшей степени демократичен – кроме тех вопросов, что касаются чернокожих, – и это серьезная проблема, которую нельзя решить поверхностно, – он добродушен, сердечен и благорасположен. Несчастье нашего времени в том, что те, кто руководит, это те, кто преуспел, а следовательно и совершенно естественно, живет в благополучных материальных условиях. Они неизбежно, независимо от самих себя, вопреки очевидной доброй воле, не ведают, сколь велики масштабы человеческой нужды. В сутках всего двадцать четыре часа, и каждое утро необходимо браться за оставленный накануне труд; изнурительный труд; и круг замыкается, узкий, автоматический. Нельзя обвинять тех, кто преуспел, в том, что они окружили себя удобствами, а потому понятия не имеют о городской катастрофе.

Впрочем, Нью-Йорк завораживает другой катастрофой, феерической: это Манхэттен, город небоскребов, вертикальный город.

Полуостров распластался в водах Гудзона и Ист-Ривер подобно большой рыбине. Ее плавники по обоим бокам представляют самое удачное расположение для торгового порта. Глядя из самолета, вы думаете: этот Манхэттен – образец территории современного города. Это удлинение береговой линии под защитой от океанских валов представляется стройным, как теорема. Но вот мы идем пешком вдоль прибрежной авеню; насколько хватает глаз и дыхания, словно зубья гребенки, выступают доки и внутренние гавани. Четкая, логичная, совершенная расстановка; однако всё это отвратительно, плохо сделано и разнородно. Печалит взгляд и разум. То, что могло бы быть совместным предприятием, соответствующим ясному и монументальному единству, то, что могло бы быть неисчерпаемым ларцом чудес: лайнеров или карго, – всё избежало единства, построено при поддержке грабительских денег, лучше или хуже, но плохо. Эта полоса сооружений на воде, по всему периметру Манхэттена, – всего лишь грязная пена. Однако необходимость уже обеспечивает успешную инициативу. Поскольку ничего не было систематически продумано, ничего не могло быть предвидено. На этой прибрежной слишком узкой авеню, которая должна исполнять две противодействующие функции – служить руслом для удобного движения и стоячими и спокойными заводями для разгрузки и погрузки – царит невообразимая сутолока. Видели бы вы лайнер, который разгружается или принимает своих пассажиров с их чемоданами. Очень назидательно! Какое бедствие! Разумеется, все справляются. Неужели современное общество навсегда увязнет в этой толкотне непрестанной изворотливости? Неужели система D станет нашей единственной дисциплиной? Какой провал и какое постыдное бремя обеспечены тем, кто не имеет ни стыда ни совести или же слишком хитер! Поскольку прибрежная авеню запружена, непригодна для проезда, было принято решение, и уже частично сооружен спасительный инструмент современного градостроительства: эстакада. Свободная, соединенная пандусами с наземными пунктами, просторная автострада, по которой автомобили мчатся во весь опор. В этот автомобильный ад бросаются, давя на газ, на поднятую над землей автостраду устремляются с подлинной радостью: с нее видны пассажирские и грузовые суда, водные пространства, небоскребы, небо. Свобода!

Ах, если бы эти доки можно было переделать, перестроить в едином проекте! Доки – это ангары; в них нет никакой тайны или секрета производства. Охватив Манхэттен кольцом окружностью более тридцати километров, великолепные и чистые доки стали бы для города ожерельем промышленной архитектуры. Они были бы более доходными и производительными. У меня руки чешутся, мне хочется схватиться за карандаш. Сделать хорошо было бы так легко. Здесь бы уже выстроились прекрасные плоды коллективного предприятия. Слепые и алчные деньги всё испортили!

Внутри кольца своих доков Манхэттен вознесся в небо. Слишком многочисленные небоскребы заполняют пространство, перекрывают горизонт. Я и не думал, что их так много; я представлял несколько образцов дерзости и тщеславия. А на самом деле вертикально выстроен целый город – или так кажется, потому что некоторому количеству вертикалей удается занять собой всю небесную лазурь.

Надо сказать, что здешние небоскребы представляют собой несчастный случай архитектуры. Вообразите человека, чей организм подвержен таинственным изменениям: тело остается нормальным, зато растут ноги, да так, что становятся в десять, в двадцать раз длиннее. Вот и здесь тело нормальных домов, покрывающих нормальные территории, внезапно словно вскарабкалось на неожиданную «подставку». Строители руководствовались случайными доводами. Правила расчета и новые методы строительства, вызванные факторами, скорей неразумными, отвлеклись от обстоятельств и бросились в неизвестность: сто метров, двести, триста…

Обстоятельства остались прежними, и случилась катастрофа.

Тела домов были изрешечены окнами; «подставки» несоразмерно выросли. Я уже говорил об окне коттеджа или частного особняка, прежнем окне, времен массивных кирпичных или каменных стен. Устаревшем, несовременном окне, обладающем, однако, одним достоинством – свидетельствовать о присутствии нормального человека, человека за своим вечным окном. Размечая небесную лазурь в очень простом, автоматическом, размеренном порядке – да, фатальном и неопровержимом – теперь в небе есть сотни тысяч окон, а быть может, миллионы. Это очень впечатляет. Записные поэты, шаблонно воспевающие закатные лучи солнца на старых камнях, ретрограды всех мастей, вы во всех наших газетах отрицаете, что человек – двуногое существо с головой и сердцем – это муравей или пчела, подчинившийся приказанию жить в коробке, в ящике, за окном. Вы молите о всесторонней свободе, вольном воображении, согласно которым каждый будет действовать по своему желанию, на свой лад, постоянно увлекаемый созидательной восторженностью на всё новые тропы, еще не хоженные, собственные, разнообразные, неожиданные, внезапные, бесконечно невероятные. Так